Lingvids

Не случайно сюда стремились иностранные полиглоты. Один из них, представившийся как Ивашка Адамов, сын Фандензен (очевидно, швед), с гордостью писал в «анкете» приказа: «А я, иноземец, умею латинскому, итальянскому, французскому, цесарскому, таланскому, дацкому и свейскому языкам, и грамотам достаточно умею». Слетались, как мухи на мед, и всякие авантюристы. Для того чтобы быстро разоблачать самозваных «полиглотов», был даже создан своеобразный тест. В книге «О пришельцах-философах» содержался иноязычный текст, который и предлагалось перевести на русский очередному претенденту. Проверяющий же сверял итог его работы с приложенным к книге образцовым переводом.

Таким образом, в Посольский приказ отбирались знатоки своего дела. Однако их было слишком мало – едва набиралось два десятка, владеющих и европейскими, и восточными языками. Кроме того, их деятельность ограничивалась очень узкими рамками: устно – обеспечивать переговоры всякого рода, письменно – «строить книги и взносить их в Верх», то есть для чтения царю и боярам. А отношение этого «Верха» к языкам было совершенно однозначным.

Хорошую иллюстрацию тому дает прием у Алексея Михайловича одного из видных православных деятелей Ближнего Востока – патриарха Макария. Когда тот попытался щегольнуть знанием турецкого, «тишайший царь» даже испугался, всплеснул руками и вскричал: «Боже сохрани, чтобы такой святой муж осквернил свои уста и язык этой нечистой речью».

Подобное неприятие чужих языков, присущее средневековью, когда казалось, что смена языка автоматически меняет и веру, было на Руси делом принципа для монарха. Так, Иван Грозный в аналогичной ситуации предпочел сорвать переговоры со шведами, чем перейти на немецкий (заморские гости почему-то отказались говорить на латыни, на что наши были готовы). Впрочем, и этот компромиссный в сношениях с Западной Европой латинский вариант был для москвичей весьма неприятным. И дело отнюдь не в трудности языка – знали у нас латынь, и еще как знали. Дело было в том, что славянский язык «диаволу не ндравится», а вот латынь, по словам видного идеолога XVI века И. Вишенского, «диавол» любит «всей душой». Очень ярко отразилась эта позиция в «Привилегии», уставе первого на Руси высшего учебного заведения – Славяно-греко-латинской академии, основанной в 1687 году в Москве.

Появление такого документа, с одной стороны, свидетельствует о действительно назревших для того времени переменах. Объявлен набор учащихся всех сословий и возрастов, для них предусмотрен широкий учебный план по языкам, обещано приложение полученных знаний на государственной службе. С другой стороны, внимательно вчитываясь в строки этого устава, чувствуешь, как приверженцы старины пытались сдерживать новое дело. Судите сами: «В своих домах греческому, польскому и латинскому и прочим странным языкам без ведомости и позволения училищ блюстителя и учителей домовых учителей не держати и детей своих не учити, точию в сем едином общем училище да учатся… Аще же кто… имать польские, и латинские, и немецкие, и лютерские, и калвинские, и иные еретические книги в доме своем имети, и их читати, и из книг состязание имети… таковых предаяти казни, смотря по их вине, нещадно». Как говорится, начали за здравие, а кончили за упокой…

Да, чтобы стать в тех условиях полиглотом, нужно было иметь большое мужество. А мужественных людей на Руси всегда было достаточно. Они не только учились сами, но и составляли словари с грамматиками, стремились сделать языки общедоступными. Они, воспитанные на идеях Симеона Полоцкого, собственно и добились открытия Славяно-греко-латинской академии. Но наш особый интерес привлечет один любознательный отрок, к воспитанию которого приложил руку в конце 70-х годов XVII века Симеон Полоцкий. Их отношения начались в самой патриархальной обстановке, и поистине все должно было встать вверх дном, чтобы всего через 30 лет этот воспитанник написал сыну: «Зоон, объявляем вам, что по прибытии к вам господина Меншикова ехать в Дрезден, который вас туда отправит. Между тем приказываем вам, чтобы вы, будучи там, честно жили и прилежали больше к учению, а именно языкам, которые уже учишь, немецкий и французский, геометрии и фортификации, также отчасти и политических дел». И, как жалоба старой России, звучит запоздалый ответ в предсмертном письме Алексея Петровича: «Я обучался тем делам, которые пристойны к царскому сыну, также велел мне учиться немецкому языку и другим наукам, что было мне зело противно, и чинил то с великою леностью, только чтобы время в том проходило, а охоты к тому не имел».